«
Неужели мы еще больше дикари, чем ацтеки?» — задается вопросом американский драматург в статье для Unherd. Будущие поколения сочтут нас такими же глупцами. Общественная и экономическая жизнь на современном Западе — дикость и абсурд, утверждает автор.
Фильм 1968 года “Планета обезьян” закончился шокирующим на тот момент кадром полузатопленной Статуи Свободы. В переводе с киноязыка это значит, что в будущем эта антиутопия уготована нам самим. Вообще, это откровение уже давно вошло в западное сознание. Еще Библия предупреждала, что если Земля Обетованная не будет соблюдать субботу, то Господь возожжет огонь в воротах, “и он пожрет чертоги Иерусалима и не погаснет”. Можно сказать, что это вообще идея фикс нашего сознания: однажды Запад, как и любая другая цивилизация, умрет.
Всякий читатель викторианской эпохи мгновенно считывал намеки в сочинении Томаса Маколея 1840 года, где некий “заезжий новозеландец”, оказавшись путешественником во времени и гостем давно исчезнувшей цивилизации, “посреди громадного безлюдья, стоя над уцелевшей аркой разбитого Лондонского моста, разглядывал развалины собора Святого Павла”. Примерно в то же время Маркс учил, что капитализм — это необходимая стадия распада, из которой возникнет коммунизм. Мы видим, что его предсказание сбылось: в России, Китае, на Кубе, в Венесуэле, а теперь и в США. Однако он предрекал, что за распадом нас ждет совершенство, а не хаос, дикость и разложение, каковые довелось наблюдать нам.
Маркс несколько поторопился со своим уравнением. Ибо если для замены капитализма коммунизмом необходима сила, то она не должна иссякать. Царя Николая II сменил Сталин, а Батисту — Кастро. Платоновский Царь-философ в бюллетенях не значился, поскольку не было самих бюллетеней. людей “спасли” насильно, и эта сила оказалась так же необходима впоследствии, уже против “необращенных”.
В романе Рэя Брэдбери “451 градус по Фаренгейту” пожарные будущего испепеляют книги, которые воспрещено читать или даже хранить. Сегодня на литературу обрушились цензура и запреты разрушительных сил, и вскоре ее начнут сжигать, как сегодня уже сжигают флаги. Радость от этого узаконенного выражения гнева усиливается единением с духом времени.
Мы можем трактовать его как некую циклическую моду, характерную для определенной эпохи. С большего же расстояния дух времени представляется прогрессом. Однако в таком случае хитросплетения политики или моды кажутся плодом человеческого разума, а цивилизация, словно единый организм, движется в направлении собственной гибели и распада.
Когда-нибудь мы тоже исчезнем, и памятники, что мы воздвигли, сделаются неотличимы от тех, что мы осквернили. Даже те книги, которым посчастливиться остаться, в итоге разделят судьбу крошечных пластиковых телефонов. Как же нам вести себя, покуда мы еще здесь? Неудивительно, что наше краткое руководство по эксплуатации или, если угодно, устав (то есть Библию) анархисты всячески очерняют, а интеллектуалы отвергают как абсурд и нелепицу. Как ни парадоксально, тут они мчатся в одной упряжке, неосознанно ускоряя процесс упадка.
Еще Вальтер Скотт писал:
Меч сотрет железо ножен
И душа источит грудь.
Вечный пламень невозможен,
обеспечивающий посредством повторных ритмичных сокращений ток крови по сосудам">сердцу нужно отдохнуть.
(В действительности эти строки принадлежат лорду Байрону. — Прим. ИноСМИ).
На похожей ноте свой фильм 1990 года “Сумасшедший дом” завершил наш современник Том Ропелевски. Героиня Кирсти Элли изрекает: “После ядерной войны останутся лишь две вещи: тараканы и гости”.
Прошло четверть века, и в Сиэтле бесплатно раздают тяжелые наркотики и шприцы для внутривенных инъекций всякому, кто попросит. В Нью-Йорк завозят нелегалов и селят их в отелях, а губернатор Калифорнии хочет выплачивать им “пособия по безработице”.
Будущие поколения, проникнувшись досужим интересом к нашей истории, сочтут нас такими же глупцами, что и другие ушедшие цивилизации, — просто иногда нам везло. Мы будем для них неотличимы не только от Ниневии и Тира, но даже от охотников-собирателей Тихоокеанского Северо-Запада. Они сочтут, что мы сделали всё, что смогли, но не совладали не только с Матерью-Природой, но и с собственным хищническим нравом.
Сочтут ли наш нелепый страх миллениума большей дикостью, чем ежегодное заклание 20 000 жертв, которое устраивали ацтеки? Нашу экономику — большим абсурдом, чем принятый у племени хайда обряд уничтожения излишков на церемонии «потлач»? А наше обрезание малышей — меньшим изуверством, чем клитородектомия в исламе или инфибуляция у африканских племен? Ярость, с которой левые отстаивают аборты, транссексуализм и идейное воздержание от деторождения, — по-своему искупительная молитва: “Я откажусь от своего права на потомство, только пощадите меня”. Но эта молитва — признание того, что что-то пошло под откос и несется на всех парах к катастрофе.
люди в состоянии паники (в отличие от “простого” страха) ищут хоть сколько-нибудь приемлемую непосредственную причину и корень всех бед. Для левых израильтян это не варварство Ирана и не заново открытая мировая ненависть к евреям, а Нетаньяху. Для американских либералов — не очевидный упадок городов, а Трамп. Для мира в целом — евреи. Обиженный ребенок всегда встает на сторону другого обиженного в споре с безучастным родителем, считая, тот он проявил слабину или не пожелал защитить его, как полагается.
