Каждое общество чего-то боится, а во время военных действий страхи нарастают. Но Запад заблуждается насчет страхов России, пишет внештатный автор английской Guardian Анатоль Ливен. Там думают, что россияне боятся госвласти, а на самом деле Россия боится исчезновения власти и анархии в случае неудач на фронте.Анатоль Ливен
В России, как я заметил, многие боятся, что в случае поражения от Украины и отставки Владимира Путина в стране воцарится хаос и начнется страшная «новая эра»... Между тем в большинстве западных комментариев на тему гибели Евгения Пригожина акцент делается на других страхах. Либо на страхе перед неподчинением Путину, который смерть Пригожина якобы вызвала в рядах российской элиты, либо на том, что гибель основателя группы «Вагнер» обнажает скрытую слабость российского режима.
Не то чтобы эти два момента были стопроцентно исключены, однако авторы подобных комментариев упускают из виду другие, реальные страхи, весьма распространенные среди российского истеблишмента и общества в целом. Не анализируется и влияние, которое эти страхи будут оказывать на дальнейший ход событий. Речь идет о страхах россиян перед поражением, перед хаосом и друг перед другом. На самом деле большинство представителей элиты были обеспокоены совсем не тем, о чем пишут западные комментаторы. Они были обеспокоены нежеланием Путина гораздо раньше принять меры для того, чтобы положить конец ссоре между Пригожиным и министром обороны России Сергеем Шойгу. А еще был страх, что вооруженная демонстрация Пригожина могла обернуться в России катастрофическим внутренним расколом, который повлек бы за собой поражение на Украине.
Исход текущего конфликта занимает центральное место в мыслях каждого россиянина. Судя по недавним провалам в наступательных операциях украинской армии, если России удастся в целом сохранить единство общества, у вооруженных сил России есть хорошие шансы отстоять свои нынешние линии обороны. А из разговоров, которые я веду, становится ясно, что подавляющее большинство представителей элиты и простых россиян согласились бы на прекращение огня с сохранением нынешней линии фронта. Большинство не стало бы спорить, если бы Путин предложил противнику или сразу договорился о прекращении огня на условиях сохранения статус-кво. Даже такой вариант можно было бы представить как пусть не выдающуюся, но все же удовлетворительную победу.
Закоренелым националистам в рядах политического истеблишмента и вооруженных сил такое решение сильно не понравилось бы. Однако их позиции ослабли вследствие провала Пригожина и тех мер, которые Путин принял, чтобы ограничить их влияние. Эти меры включали увольнение двух генералов и арест лидера крайних русских националистов и бывшего командира ополчения Донбасса Игоря Гиркина (Стрелкова). Однако очевидно, что Путин до сих пор опасается влияния этих крайних элементов. Путин не видит ничего хорошего и в идеализации этими элементами Пригожина, – именно поэтому он постарался сделать так, чтобы похороны Пригожина проходили в строго частном формате, только для близких.
программа, которой отдают предпочтение закоренелые националисты, – полная победа на Украине, для которой придется провести всеобщую мобилизацию населения и экономики страны в духе событий 1942 года. Такая программа была бы крайне непопулярна среди большей части населения и представляла бы экзистенциальную угрозу для собственности экономической элиты России. Это, несомненно, стало одной из причин, почему Путин до поры до времени отвергает такие резкие шаги.
