- Детство и учеба в ГДР
- Персональная победа над системой
- Избрание на пост федерального канцлера, 2005 год
- Формирование большой коалиции
- Саммит НАТО в Бухаресте, 2008 год: баталии вокруг Украины
- Отношения с Россией
- Встреча с Дональдом Трампом
- Трамп как собеседник
- Саммит G20
Двадцать шестого ноября в свет выйдут мемуары Ангелы Меркель под названием «свобода», пишет Zeit. Бывший канцлер Германии рассказала о своем непростом детстве, начале политической карьеры, сравнила стиль правления Путина и Трампа.
Ангела Меркель (Angela Merkel) — бывший федеральный канцлер Германии.
Детство и учеба в ГДР
Родители сделали все возможное, чтобы создать безопасное пространство для меня и братьев и сестер — и именно так я себя и чувствовала, за что всегда буду им благодарна. У меня было счастливое детство.
В районе Вальдхоф нас защищала от внешнего мира природа. Мы могли безмятежно играть, купаться, ходить в походы и переживать целые приключения в лесах и на лугах. Безопасное пространство мне создавали и беседы, и неисчерпаемая духовная поддержка, что меня окружало в обстановке пасторского колледжа. Мы жили как одна большая семья. Поскольку я росла общительным ребенком, мне удавалось со всеми находить общий язык. Я засыпала окружающих вопросами — и многому благодаря этому научилась. например, мама коллекционировала почтовые открытки с изображениями произведений искусства; она и познакомила меня с живописью начала XX века.
Раз в год мы всей семьей ездили в Берлин, где ходили в театр. Мне на всю жизнь запомнился Хильмар Тате в роли Ричарда III в постановке Немецкого театра, а также спектакль «Скрипач на крыше» в постановке Вальтера Фельзенштейна в театре Комише опер.
Но важнейшее ощущение безопасности мне придавала мама. Она была рядом, когда я в ней нуждалась. жизнь в ГДР была сопряжена с постоянным риском. Как бы беззаботно ни начинался день, все могло в считанные секунды поменяться и поставить под угрозу ваше существование, если вы переступали границы политически дозволенного. Тогда несколько сговорчивый характер и прагматичный подход, но важнее оказалось то, что дома я могла что угодно «оспорить», а родители мягко учили меня и моих братьев и сестер принимать самостоятельные решения в этом мире. Решения, которые позволяли выживать внутри системы, но не выходили за грань, после которой человек не мог смотреть на себя в зеркало. Решения, которые не позволяли нам, детям, озлобиться и зачерстветь.
Политическое пространство в ГДР постоянно менялось. То проводилась коллективизация имущества крестьян, то «Операция Бычья голова», когда власти следили за тем, чтобы установленные на крышах телевизионные антенны не были направлены на Запад. Затем — преследования художников и несколько волн экспроприации предприятий среднего бизнеса.
Однако главное отличие от жизни в демократическом обществе заключалось в том, что человек был лишен юридической защиты; человека, но и, как правило, на всю его семью или социальную группу. Такова суть диктатуры. Именно поэтому безопасное пространство, созданное для меня и моих братьев и сестер нашими родителями, было столь необходимо для выживания. (...)
То, что началось в средней школе с предмета «Государствоведение», продолжилось в университете семинарами и лекциями по марксизму-ленинизму, или, как мы его тогда называли, «МЛ». На занятиях по МЛ снова рассматривались три категории, уже знакомые по курсу государствоведения: диалектический материализм, политическая экономия и — самая неприятная часть триады — научный коммунизм. По соседству с моим общежитием жили студенты, посвятившие себя МЛ. Самые умные из них изучали политэкономию, а наименее талантливые (с точки зрения физика) — научный коммунизм. Мы верили, что их приняли бы в университет даже с двойкой по математике, потому что, кроме рассуждений о том, когда наступит эра коммунизма, им там почти нечем было заняться. Как можно было заниматься этим весь период обучения в университете, мне было совершенно непонятно. Я считала это абсурдом.
Поскольку мне не удавалось в полной мере скрывать свое отношение к этому предмету, однажды меня выгнали с лекции по МЛ. А произошло это вот как: я сидела относительно далеко, на последних рядах. Как и в большинстве аудиторий каждый ряд сидений был расположен амфитеатром, то есть немного выше предыдущего, так что я сидела почти на самом верху. Поскольку лекция по МЛ мне наскучила, я делала домашнее задание по физике. Однако я и не подозревала, что тремя рядами выше сидит человек, который внимательно наблюдает за нами и следит за тем, чем мы заняты. И вдруг этот человек вскочил со своего места и крикнул своему коллеге, преподавателю МЛ: «Стойте! Тут одна задачи решает, а не занимается марксизмом-ленинизмом!» Я сразу поняла, что речь идет обо мне. Преподаватель крикнул мне: «Вон!». Находясь в состоянии какого-то шока, я собрала вещи и встала со своего места, чтобы покинуть аудиторию. И тут началась настоящая драма: в лекционном зале не было выхода, через который я могла бы быстро его покинуть. Единственный выход находился внизу, в другом конце аудитории! Мне пришлось спускаться по лестнице до самого низа. Стояла мертвая тишина. Все пристально наблюдали за происходящим. Чтобы добраться до двери, мне пришлось пройти мимо стоявшего возле нее преподавателя. Спустя, как мне показалось, целую вечность я это сделал, открыла дверь и вышла из аудитории. Стоя в коридоре, я поняла, что у меня дрожат колени. Мне было так страшно, что все, чего я хотела, — это вернуться в свою комнату в общежитии. Там я легла на кровать, совершенно обессиленная, и попыталась взять себя в руки. Когда позже в общежитие вернулись мои однокурсники, они попытались меня успокоить. Эпизод в аудитории не имел никаких дальнейших последствий, но я никогда не забуду тот путь до выхода из аудитории. Это было очень унизительно, настоящее издевательство.
Персональная победа над системой
Когда я вспоминаю об этой ситуации, я нахожу любопытным, что данный опыт стал для меня таким потрясением. Меня действительно застигли врасплох. Но я должна была быть готова к этой ситуации. Она не должна была стать для меня неожиданностью. Еще до переезда в Лейпциг я научилась не только всегда исходить из того, что за нами следят, что среди нас есть слушатели, которые будут бесстрастно докладывать [об увиденном и услышанном] в органы государственной безопасности. Все это уже было частью жизни в Темплине. Тем не менее, то событие поразило меня до глубины души. Даже сегодня, когда я пишу эти строки, я все еще переживаю всю неловкость той сцены. Но в то же время, сегодня меня охватывает и другое чувство. Я не знаю, как точно его описать, и должна найти подходящее слово. Возможно, стоит попробовать «превосходство». Превосходство над порицаниями и попыткам запугивания со стороны государства, которое никогда не доверяло своим гражданам — и даже самому себе. Настолько, что результат оказался непревзойденным по своей мелочности, узости взглядов, безвкусице и — да, вплоть до такого — отсутствию чувства юмора.
Но почему сегодня я ощущаю что-то наподобие превосходства? Потому что, несмотря ни на что, это эмоцииодна из моих самых больших личных побед над системой. Взвесив эту ситуацию, я поняла, что без этого беззаботного отношения [к жизни] я бы никогда не стала делать задачи по физике во время лекции по МЛ. Без этого беззаботного отношения я была бы гораздо более доверчивой, чем следовало для моего собственного блага. Без этой беспечности я бы в какой-то момент задумалась, почему за все время учебы меня почти не беспокоили проектами по линии Союза Свободной Немецкой Молодежи или разрешали практически без возражений регулярно посещать протестантскую студенческую общину. Это я осознала только под конец учебы. Однако до того момента я воспринимала учебу как череду задач, связанных с профессией, которой я надеялась овладеть, а жизнь — как беззаботное существование.
Избрание на пост федерального канцлера, 2005 год
Я поняла, что, похоже, между теорией и практикой не всегда можно ставить знак равенства, когда речь зашла о том, наступил ли момент, чтобы федеральным канцлером стала женщина. У самих женщин были серьезные сомнения на данный счет. Герхард Шредер провел на этом посту всего семь лет. Все чувствовали, что он хочет остаться на посту главы государства. Он был по-прежнему полон сил и оставался столь же бойким на язык. Меня рассматривали как под микроскопом. Любой мужчина, который бы бросил вызов действующему канцлеру, выставив свою кандидатуру на выборах, почувствовал бы то же самое. Но в этой ситуации, как я поняла, мой пол не давал мне никаких преимуществ. Чем ближе был день выборов, тем очевиднее это становилось. Кроме того, я совершила ошибку, взяв слишком маленький отпуск, чтобы отвлечься от дел перед самой напряженной фазой избирательной кампании. Закончилось все тем, что в одном из интервью я даже перепутала брутто и нетто.
А ХДС и ХСС? внезапно оказалось, что мы якобы хотим навязать народу излишние трудности. План повышения НДС на два процента замечательно справился с тем, чтобы создать нам такую репутацию. Так на свет появился «налог Меркель», ставший настоящей удавкой на шее для предвыборной кампании Шредера. Сам Шредер больше не говорил о реформах, и уж тем более о Повестке дня на 2010 г. Наши изначально прекрасные рейтинги, сулившие солидное большинство новому коалиционному правительству ХДС/ХСС и СвДП, стали одновременно и благословением, и проклятием.
Воскресенье, 18 сентября 2005 года, 18:00: мы с Йоахимом отправились в дом Конрада Аденауэра, где в компании многих членов президиума [партии] сидели на пятом этаже и смотрели предвыборные прогнозы телеканалов ARD и ZDF. По их данным, выходило 35,5-37% процентов у ХДС/ХСС, 33-34% у СДПГ, 10,5% у СвДП и 8-8,5% у «Зеленых». По сравнению с рейтингами времен начала избирательной кампании, согласно которым мы имели шансы получить порядка 45%, эти данные казались горьким разочарованием. Казалось, что я проиграла. Однако на самом деле у ХДС/ХСС все еще оставались реальные шансы на победу. Я подумала: может быть, все закончится иначе, чем в ночь выборов 2002 года, когда мы сначала думали, что победили, а потом выяснилось, что на самом деле проиграли.
В таком настроении я в компании Евы Кристиансен и Беате Бауманн около 19:00 отправилась в телестудию, где нас ждали лидеры партий и ведущие кандидаты. Сначала меня спросили, почему ХДС не оправдала ожиданий. Я мужественно ответила, что «красно-зеленая» коалиция победила, ХДС и ХСС оказались сильнейшие партиями, и поэтому у нас есть мандат на формирование правительства. Только произнеся это, я признала, что мы, конечно, надеялись на лучший результат.
Когда Шредера попросили дать оценку итогам выборов, он пробурчал: «Я горжусь (...) народом (...), что дал нам ясный результат, по крайней мере, ясно, что никто, кроме меня, не в состоянии сформировать стабильное правительство, никто, кроме меня». А чуть позже добавил: «Вы всерьез полагаете, что моя партия в этой ситуации примет предложение о [о создании коалиции] от госпожи Меркель, заявившей, что она хотела бы стать федеральным канцлером? Я считаю, что не нужно впадать в крайности. В вопросе о кандидате немцы проголосовали однозначно. Невозможно всерьез это отрицать». Затем, обращаясь непосредственно ко мне, он произнес: «Вам не удастся создать коалицию с моей социал-демократической партией, это очевидно, не обманывайте себя».
Я подумала: «Черт-те что! Да что же такое происходит?» Я не могла предсказать, к чему все это приведет, но была бы очень удивлена, если бы ему удалось задуманное — в чем бы ни состоял его план. Шредер определенно не был близок к победе. Если бы рейтинги предсказывали его партии 38%, а ХДС/ХСС — 31%, я бы еще могла понять. Но, объективно говоря, в конечном счете для его победы предпосылок было явно меньше, чем для моей. Я ответила ему: «Реальность заключается в том, что сегодня Вам не удалось победить, и СДПГ и „Зеленым“ не удалось одержать верх. Такова реальность». Я также дала понять, что в конечном итоге необходимо будет сформировать большинство и что при сценарии создания большой коалиции канцлер будет выходцем из набравшей больше голосов политической силы, которой, учитывая текущие прогнозы, станет ХДС/ХСС. Себе же я сказала: подожди, посмотрим, как все обернется. Не расстраивайся, говори только тогда, когда к тебе обращаются, и жди, к чему это приведет.
Формирование большой коалиции
Сначала за меня вступился Гидо Вестервелле, председатель СвДП, а затем Эдмунд Штойбер. Сама я сидела с отсутствующим видом, словно не принимала участие в дискуссии, а наблюдала за происходящим дома перед телевизором. Я постоянно твердила себе: не вступай в перепалку с остальными, тогда ты тоже сорвешься и начнешь повышать голос. Я понимала, что переживаю какой-то особенный момент, но все это происходило как бы бессознательно. Очень сомневаюсь, что Герхард Шредер так вел бы себя по отношению к мужчине. У меня сложилось впечатление, что он пытался застать меня врасплох, чтобы его хороший — согласно прогнозам — результат стал еще лучше, а мой (по прогнозам) плохой — еще хуже. Но он, похоже, не учел, что после применения таких грубых приемов люди снова проявят солидарность с аутсайдером, партией, подвергшейся нападению. И эта закономерность была особо справедлива для моей партии.
По окончании передачи сотрудники телеканала помогли мне покинуть студию и сообщили, что, согласно последним прогнозам, ХДС/ХСС получали на три места больше, чем СДПГ, и все ближе к необходимому результату — 35,2% за ХДС/ХСС, 34,3% за СДПГ, 9,8% за СвДП, 8,1% — «Зеленым» и 8,7% «Левым». В коридоре я вновь встретила Еву Кристиансен и Беате Бауманн, которые наблюдали за ходом голосования по телевизору в соседнем помещении. Мы молча посмотрели друг другу в глаза, но постарались как можно быстрее добраться до машины и сесть в нее. Оказавшись там, мы принялись восклицать: "Невероятно! Просто невероятно!
"
(...) Прошло еще несколько недель, прежде чем СДПГ смогла заставить себя отказаться от притязаний на пост федерального канцлера. В начале октября Франц Мюнтеферинг, тогдашний лидер партии и парламентской группы СДПГ, выдвинул предварительные предложения. Офисы председателей наших парламентских групп в Доме Якоба Кайзера, парламентском здании неподалеку от Рейхстага, находились прямо друг над другом: мой — на пятом этаже, его — на четвертом. Чтобы встретиться, не нужно было пользоваться лифтом, где каждого из нас мог кто угодно увидеть, а можно было спуститься или подняться по не столь популярной лестнице. У нас установился прямой контакт, Мюнтеферинг звонил мне напрямую. никто не знал о наших прогулках по лестнице и разговорах.
Десятого октября 2005 года удалось достичь прорыва. Предварительные переговоры завершились, и можно было наконец-то начинать официальные переговоры о формировании коалиционного правительства ХДС/ХСС и СДПГ под моим руководством.
В пятницу, 18 ноября 2005 года, было подписано коалиционное соглашение (...). 21 ноября 2005 года я передала свои полномочия лидера парламентской группы. Моим преемником был избран Фолькер Каудер из Баден-Вюртемберга, занимавший посты первого секретаря парламентской группы ХДС/ХСС с октября 2002 года по январь 2005 года и генерального секретаря ХДС — с января по ноябрь 2005 года. В 17:00 я встретилась с парламентской фракцией СДПГ, чтобы лично познакомиться с ними перед выборами федерального канцлера, которые были назначены на следующий день.
Никто не стал впадать в крайности. Лишь тот, кто заручился большинством голосов, достаточными для формирования правительства, мог претендовать на пост федерального канцлера. Теперь таким человеком должна была стать я. Тогда мне был 51 год.
Саммит НАТО в Бухаресте, 2008 год: баталии вокруг Украины
В Бухаресте не удалось принять никакого решения о членстве Украины и Грузии в НАТО. Вместо этого в центре обсуждения был вопрос о том, будет ли альянс просить обе страны разработать План действий по членству (ПДЧ), что даст им возможность получить соответствующий статус, символизирующий собой заключительный этап процесса вступления страны в НАТО. Украина и Грузия попросили предоставить им данный статус. Даже если бы в Бухаресте было принято такое решение, оно не предвосхитило бы окончательный ответ альянса на вопрос о предоставлении им членства в НАТО, однако с политической точки зрения [предоставление статуса] выглядело бы почти необратимым обязательством по вступлению обеих стран в альянс. Такое решение стало бы прелюдией к третьему — после 1999 и 2004 годов — крупному расширению НАТО.
Я сидела в первом ряду (...) и внимательно следила за выступлением Путина. Он говорил быстро, иногда от себя, вероятно, сам написав большую часть, если не каждое слово своего выступления. Особенно меня раздражало его самодовольство: ни слова о неразрешенных конфликтах у своих границ в Нагорном Карабахе, Молдавии и Грузии. Критика миссии НАТО в Сербии, но ни слова о зверствах, совершенных сербами во время распада бывшей Югославии, ни слова о событиях в самой России. Однако были и моменты, которые мне не показались совершенно бессмысленными. Критика войны в Ираке оказалась обоснованной. Как известно, никаких доказательств существования химического оружия в Ираке так и не было представлено. Я также не согласна с тем, что Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), в котором страны НАТО и Варшавского договора в 1990 году установили максимальные пределы для систем тяжелых вооружений в Европе, не был скорректирован. Это стало необходимым после ликвидации Варшавского договора, распада Советского Союза и вступления стран Восточной Европы в НАТО. Спор о ратификации адаптированного Договора между Россией и Соединенными Штатами, в частности, разгорелся из-за присутствия российских военных наблюдателей в Грузии. Я очень сожалела, что по этой причине он не был ратифицирован. Я уже не могла ничего изменить, курс был задан еще до моего вступления в должность.
Мюнхенскую речь Путин произносил в своей манере: в манере человека, который всегда находится начеку, чтобы избежать плохого отношения к себе, и всегда готов к ответным действиям. например, иногда он приходил на переговоры с важными лицами со своей собакой; причем, Путин часто заставлял других ждать. Можете думать, что это было по-детски, осуждать или качать головой. Но именно поэтому Россия не исчезла с карты мира.
Каковы могли быть последствия этого для того времени, когда Украина и Грузия, с одной стороны, были бы на пути в НАТО, принимая участие в ПДЧ, а с другой — еще не могли бы воспользоваться гарантиями безопасности, предусмотренными статьей пять Договора НАТО?
Мне казалось иллюзией предположение, что статус ПДЧ защитил бы Украину и Грузию от агрессии Путина, что данный статус имел бы такой сдерживающий эффект, что Путин просто бы принял развитие событий, не совершая ответных действий. Можно ли было предположить, что в тот момент, в чрезвычайной ситуации, страны-члены НАТО ответили бы военным образом — поставками вооружений и войск — и вмешались бы? Можно ли было представить, что я, как федеральный канцлер, обратилась бы в немецкий бундестаг за таким мандатом для наших вооруженных сил и получила бы большинство голосов «за»? 2008? Если да, то с какими последствиями? А если нет, то с какими последствиями, не только для Украины и Грузии, но и для НАТО? Во время последней экспансии на восток странам потребовалось не менее пяти лет, чтобы стать членами альянса после получения статуса ПДЧ. Я считаю, что предположение о том, что Путин ничего не стал бы предпринимать, между моментом, когда было принято решение о статусе ПДЧ для Украины и Грузии и началом их членства в НАТО — это выдача желаемого за действительное, Политика, основанная на принципе надежды.
Отношения с Россией
В силу всех этих причин я была убеждена, что не могу согласиться на статус ПДЧ для Украины и Грузии. С таким настроем 2 апреля 2008 года я поднялась на борт самолета А310 в военной части аэропорта Берлин-Тегель, чтобы вместе с федеральным министром иностранных дел Франком-Вальтером Штайнмайером и нашими сотрудниками вылететь на саммит НАТО в Бухарест. (...)
В итоге был достигнут компромисс. Статус ПДЧ для Украины и Грузии не был предоставлен, и в альянсе не произошло раскола, как это было во время войны в Ираке. Я хотела избежать этого любой ценой — даже если бы мне не удалось уклониться от заявления в Бухаресте о перспективах членства в НАТО для Украины и Грузии. Компромисс был необходим, даже если, как и любой другой компромисс, он дался бы нелегко. То, что Грузия и Украина не получили обязательства по статусу ПДЧ, поставило крест на их надеждах. А Путин расценил тот факт, что НАТО обещала им членство в перспективе, как согласие на членство в НАТО для обеих стран, объявлением войны. В другой обстановке, которую я уже не помню в деталях, он позже сказал мне: «Ты не будешь канцлером вечно. И тогда они станут членами НАТО. И я хочу это предотвратить». И я подумала: ты тоже не будешь президентом вечно. Тем не менее, мои опасения по поводу будущей напряженности в отношениях с Россией в Бухаресте не ослабевали. (...)
Я летела домой из Бухареста со смешанными чувствами. большой ссоры удалось избежать, но в то же время стало ясно, что у нас в НАТО нет общей стратегии действий в отношении России. У многих жителей Центральной и Восточной Европы не было мотивации инвестировать в отношения с Россией. Казалось, они хотели бы, чтобы эта страна просто исчезла, чтобы ее не существовало. Я вряд ли могла их винить, поскольку они долгое время страдали от советской власти и, в отличие от нас в ГДР после 1990 года, не имели счастья воссоединиться в мире и свободе с ФРГ, которая уже нашла свое законное место в европейском и трансатлантическом альянсе. Однако Россия, вооруженная ядерным оружием, существовала. Она была и остается геополитически незаменимой, хотя бы потому, что вместе с Соединенными Штатами Америки, Францией, Великобританией и Китаем является одним из пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН, обладающих правом вето.
Является ли подобное упоминание о глобальном значении России уже выражением «абсурдного страха» перед этой страной, о котором говорил Владимир Зеленский в видеообращении к народу третьего апреля 2022 года после того, как стало известно о массовых убийствах в Буче? Нет, это выражение различной оценки эффекта сдерживания России, который произвело бы решение ПДЧ на Украину и Грузию, а также на НАТО в годы, предшествующие вступлению этих стран в альянс. Вот что это такое.
Встреча с Дональдом Трампом
Дональд Трамп был президентом Соединенных Штатов Америки с 20 января 2017 года. Я внимательно следила за предвыборной кампанией между Хиллари Клинтон и ним и была бы рада, если бы она победила. Но все вышло иначе. Дональд Трамп не только задал националистический тон своими предвыборными лозунгами America First и Make America Great Again, но и неоднократно критиковал Германию и меня лично во время своей предвыборной кампании. Он утверждал, что я разорила Германию, приняв так много беженцев в 2015 и 2016 годах, обвинял нас в том, что мы тратим слишком мало денег на оборону, и упрекал нас в нечестной торговой деятель из-за нашего положительного сальдо в торговле с США. На протяжении многих лет многочисленные немецкие автомобили на улицах Нью-Йорка были у него бельмом на глазу. По мнению республиканца, тот факт, что американцы покупают немецкие автомобили, мог быть обусловлен только демпинговыми ценами и предполагаемыми манипуляциями с обменным курсом евро и доллара. Он неоднократно говорил о введении тарифов на немецкие автомобили, чтобы сделать их покупку непривлекательной. Мне показалось удивительным, что кандидат в президенты Соединенных Штатов Америки выступает против канцлера Германии. Согласно девизу «много врагов — много чести», я могла бы быть довольна своей ролью. Но черный юмор здесь не помог, моим долгом было сделать все возможное для установления приемлемых отношений между нашими странами, не реагируя на все провокации. В заявлении ведомства канцлера ФРГ я не только поздравила Дональда Трампа с избранием девятого ноября 2016 года, но и подчеркнула, что наши две страны объединяют такие общие ценности, как Демократия, свобода, уважение к закону и человеческое достоинство, независимо от происхождения, цвета кожи, религии, пола, сексуальной ориентации или политических взглядов. «Основываясь на этих ценностях», я предложила ему тесное сотрудничество. Четыре месяца спустя, 17 марта 2017 года, я посетила Белый дом. Я тщательно готовилась к этому визиту, поскольку он вызывал большой интерес в Германии и в некоторой степени в США.
Когда я приехала в Белый дом, Дональд Трамп встретил меня у дверей рукопожатием в присутствии представителей прессы. Перед встречей один на один в Овальном кабинете мы во второй раз предстали перед представителями СМИ. Когда журналисты и фотографы потребовали еще одного рукопожатия, он их проигнорировал. Вместо того чтобы стоически проигнорировать эту выходку, я шепнула ему, что мы должны снова пожать друг другу руки — во время визита премьер-министра Японии Синдзо Абэ рукопожатие длилось 19 секунд, и Абэ не смог ничего предпринять. Как только я завершила эту фразу, до меня дошло. Как я могла забыть, что Трамп прекрасно понимал, какого эффекта он хочет добиться. Следовательно, он не отреагировал на мой тонкий намек. Своим поведением он хотел создать инфоповоды, а я делала вид, что имею дело с нормально ведущим себя собеседником.
Трамп как собеседник
Когда мы остались один на один, мы начали медленно прощупывать почву. Я говорила в основном на английском, а переводчик Доротея Кальтенбах переводила только сложные фрагменты. Дональд Трамп задал мне несколько вопросов, в том числе о моем восточногерманском происхождении и моих отношениях с Путиным. Очевидно, что он был очарован президентом России. В последующие годы у меня сложилось впечатление, что его завораживают политики с автократическими и диктаторскими чертами.
Когда встреча закончилась, в Овальный кабинет вошли члены двух делегации, и Трамп тут же начал обвинять Германию. Я же опровергала обвинения, приводя факты и цифры. Мы говорили между собой в разных плоскостях. Трамп — на эмоциональном уровне, я — на фактологическом. Если он и обращал внимание на мои аргументы, то, как правило только для того, чтобы построить на их основе новые обвинения. Казалось, он не стремился решать проблемы, которые я поднимала. В таком случае ему пришлось бы немедленно придумывать новые причины для претензий. Мне показалось, что он пытается заставить своего партнера по диалогу чувствовать себя виноватым. Когда он понял, что я активно возражаю, он резко закончил свою тираду и сменил тему. В то же время у меня сложилось впечатление, что он также хотел угодить своему собеседнику.
Он постоянно подчеркивал, что Германия что-то должна ему и Америке. Эта риторика пришлась по душе его избирателям, поскольку многие из них чувствовали себя ущемленными и обделенными предыдущими политиками. Они восхищались Трампом за то, что он ни с чем не мирится, говорит с другими прямо и, по их мнению, борется за интересы своих сторонников. (...)
По большинству тезисов Трампа у меня были веские аргументы в свою пользу. Однако одним из слабых мест были наши расходы на оборону. Было очевидно, что к этому году мы не достигнем двухпроцентного показателя, который был сформулирован на саммите НАТО в 2014 году как цель для всех стран-членов на 2024 год, хотя, как я смогла объявить на пресс-конференции, мы увеличили наш оборонный бюджет на восемь процентов с 2016 по 2017 год. Обама также неоднократно уговаривал меня это сделать. Однако с приходом Трампа ситуация стала еще более опасной, поскольку он поставил под сомнение существование НАТО как коллективного союза по безопасности. Я прекрасно понимала, что мы, немцы, зависим от НАТО в плане собственной безопасности. Поэтому я подчеркнула вклад, который мы вносим в совместную миссию в Афганистане. По крайней мере, Трамп признал это на последующей пресс-конференции.
Когда я возвращалась домой, у меня было не очень хорошее чувство. Из переговоров я сделала вывод: сотрудничества с Трампом с целью создания единого мира не получится. Он оценивал все с точки зрения предпринимателя, занимающегося недвижимостью, которым он был до политики. Каждый объект недвижимости можно было приобрести только один раз. Если Трамп его не получит, он отойдет кому-то другому. Так республиканец смотрел и на мир. Для него все страны находились в конкурентной борьбе друг с другом, в которой успех одной означал неудачу другой. Он не верил, что всеобщее процветание может быть достигнуто за счет сотрудничества. Его не убедил мой пример о взаимной выгоде, которую ЕС и Корея могут извлечь из совместного соглашения о свободной торговле. Он скептически относился ко всем соглашениям, заключенным не им. Особенно недоверчиво он относился к Германии. С ним не будет заключено ни одного трансатлантического соглашения о свободной торговле.
Но это было еще не все. За шесть недель до саммита G20 в Гамбурге, первого июня 2017 года, он предложил мне поговорить с ним телефону. Было десять вечера. Он сообщил мне, что Соединенные Штаты прекращают свое участие в Парижском климатическом соглашении. Это был удар, поскольку я хотела, чтобы данный вопрос играл центральную роль на саммите. (...)
Саммит G20
17 июня 2017 года я встретилась с Папой Франциском на закрытой аудиенции. Поскольку из трех предыдущих встреч с ним я знала, что он заинтересован в глобальном сотрудничестве, особенно на благо бедных, я хотела обсудить с ним свою повестку для предстоящей встречи G20 в Гамбурге. (...) Папа Франциск принял меня с дружеской улыбкой в библиотеке. Справа от входной двери стояли стол и два стула. Мы с Папой сели, мой переводчик сел позади меня. Франциску переводил немецкий священнослужитель. Он попросил меня рассказать, что я планирую в рамках нашего председательства в G20. Я рассказала ему о нашей эмблеме — рифовом узле — и поведала о нашей подготовительной работе, которая включала большое количество встреч с представителями гражданского общества. (...) Он внимательно меня выслушал.
Затем я перешла к тому, что меня действительно беспокоит, — объявленному выходу США из Парижского климатического соглашения. Не называя никаких имен, я спросил его, как бы он поступил с принципиально разными мнениями в коллективе высокопоставленных лиц. Он сразу понял меня и ответил прямо: «Гнуть, гнуть, гнуть, но следить, чтобы не сломалось». Мне понравился данный образ. Я повторила ему эту мысль. «Гнуть, гнуть, гнуть, но следить, чтобы не сломалось». В этом духе я попыталась бы решить свою проблему с Парижским соглашением и Трампом в Гамбурге, хотя я еще не знала, что это означает в практическом плане. (...)
Шестого июля 2017 года, за день до саммита, я приехала в Гамбург во второй половине дня. Из-за большого количества участников встреча глав государств и правительств G20 могла состояться только в нескольких местах в Германии, и Гамбург был подходящим местом. Первый бургомистр города Олаф Шольц был удостоен чести принимать саммит, и я сама была рада, что город, в котором я родилась, смог представить себя миру.
Однако саммит получился не таким, как я ожидала. Если бы сегодня я спросила людей об их воспоминаниях о встрече G20 в Гамбурге, ответ, скорее всего, был бы таким: там были бурные протесты антиглобалистов. Только те, кто интересуется политикой, может быть, вспомнят разногласия с Трампом по поводу защиты климата. Вечером седьмого июля весь мир обошли ужасные кадры горящих машин, разграбленных магазинов и протестующих, бросающих камни в полицейских, в гамбургском районе Шанценфиртель. Я видела это вечером по телевизору. Некоторые каналы вели репортажи без перерыва. Я легла спать удрученной. Что бы мы ни решили на следующий день, вечерние кадры уже не забыть. Для меня как принимающей стороны это было ужасно, поскольку я была глубоко убеждена, что на таких саммитах должны быть возможны личные встречи между главами государств и правительств. После встречи G20 полиция Гамбурга сообщила, что на мероприятие было направлено 23 тысячи полицейских и 592 из них получили ранения. Концепция действий гамбургской полиции подверглась критике. Я решила не участвовать в этих дискуссиях и доверилась Олафу Шольцу несмотря на то, что у меня тоже были вопросы по поводу проведения этого мероприятия. В конце саммита мы встретились с группой полицейских со всей Германии и поблагодарили их за работу.
В политическом плане мы достигли решения по климату, которое назвали «19 к 1». «Мы принимаем к сведению решение Соединенных Штатов Америки выйти из Парижского соглашения», — заявили в коммюнике восемнадцать стран и ЕС. За этим последовала позиция Америки. Следующий пункт гласил: «Главы государств и правительств остальных членов G20 заявляют, что Парижское соглашение необратимо». Удалось принять консенсусную декларацию, которая не замалчивала разногласия между Дональдом Трампом и остальным миром, а открыто заявляла о них. Такого итогового документа еще не было. Раньше совместная резолюция обычно устанавливала наименьший общий знаменатель. Мне показалось, что такой результат — это лучшее из плохих решений. Мы перестали «гнуть» еще до того, как все сломалось, в противном случае мы бы не пришли ни к какому решению. Подавляющее большинство осознавало важность защиты климата.
Все остальные резолюции соответствовали тому, что я и предполагала в результате. Только один, казалось бы, незначительный пункт, касающийся торговли, имел более серьезные последствия. Он касался вопроса демпинга при экспорте стали. Он уже играл определенную роль во время председательства Китая в G20 на саммите в Ханчжоу в 2016 году. В предыдущие годы Китай начал экспортировать сталь по очень дешевым ценам, в результате чего производители стали в Европе и США оказались под серьезным давлением. В то время как промышленно развитые страны говорили о несправедливом демпинге, Китай решительно это отрицал. Поэтому в Ханчжоу был организован Глобальный форум G20 по сокращению избыточных мощностей в сталелитейном секторе, поддержанный Организацией экономического сотрудничества и развития, чтобы более детально изучить вопрос демпинга на основе точных данных.
сейчас, почти год спустя, результатов так и нет. Поэтому некоторые хотели упразднить форум и немедленно ввести пошлины на китайскую сталь, а другие — дать ей еще один шанс. Германия выступала за второй шанс. В последнюю ночь саммита G20 шерпы договорились собрать необходимую информацию к августу и призвали форум представить в ноябре доклад с предлагаемыми решениями, на основе которых можно было бы оперативно принять политические меры. Нам казалось, что это успех, однако Ларс-Хендрик Роллер указал мне на то, что сроки были настолько короткими, что взаимоприемлемое решение было практически невозможно. Так оно и вышло.
В июне 2018 года Дональд Трамп привел в пример именно данный случай. Его правительство ввело значительные пошлины на импорт стали и алюминия, причем не только из Китая, но и из большинства других стран, включая Евросоюз. Он обосновал эту меру защитой интересов национальной безопасности США. Китай, Норвегия, Швейцария и Турция подали жалобу на него во Всемирную торговую организацию. Спустя четыре с лишним года, в декабре 2022 года, арбитражный Суд там постановил, что эти меры нарушают правила организации. Однако к тому времени Джо Байден уже был президентом Соединенных Штатов. Он не отменил пошлины, но благодаря ему и его вице-президенту Камале Харрис появилась новая надежда на многостороннее сотрудничество, в том числе с США. В то время, когда я пишу эти строки, исход президентских выборов в США в ноябре 2024 года все еще остается открытым. Я искренне надеюсь, что Камала Харрис, с которой я познакомилась на совместном завтраке во время последнего визита в Вашингтон в качестве федерального канцлера в июле 2021 года, одержит победу над своим соперником и будет избрана первой женщиной-президентом Соединенных Штатов Америки.
