- Как ЕС учился использовать реальную революция
В последние годы ЕС претерпел преобразование, причем особый энтузиазм фиксировался во время пандемии и конфликта на Украине, пишут эксперты из Foreign Affairs. Сегодня политики блока молятся у алтаря геоэкономики и используют промышленную политику, как оружие против других государств. О том, через какую «тихую революцию» прошла Европа и к чему это привело, рассказывают в статье.
Как ЕС учился использовать реальную войны президента США Дональда Трампа. В последние годы блок претерпел не что иное, как преобразование, причем особый энтузиазм фиксировался во время пандемии и конфликта на Украине. Как и бо́льшая часть остального мира, сегодня политики ЕС молятся у алтаря геоэкономики. Они заново открыли для себя экономику как платформу для геополитической конкуренции, а промышленную политику — как оружие для использования государствами друг против друга. Попутно европейские лидеры частично или полностью отказываются от экономических и идеологических принципов, которые когда-то считались неприкосновенными.
Центральную роль в этой реформе сыграл исполнительный орган ЕС в лице Еврокомиссии. Когда ее вступившая в должность в 2019 году президент Урсула фон дер Ляйен объявила о “геополитических” амбициях, реакция Пекина, Лондона и Вашингтона варьировалась от вежливого скептицизма до тихих смешков. Госбезопасность была по определению проблемой общенационального значения, и геополитикой ЕС просто не занимался, особенно в том, что касалось использования экономических инструментов в политических целях.
Четыре года спустя фон дер Ляйен превратила свой брюссельский “магазин” из бюрократического секретариата, реализующего волю европейских национальных лидеров, в самостоятельный крупный макроэкономический и геоэкономический субъект. В итоге блок стала отличать высокая степень сплоченности и готовности к росту геополитического соперничества. Фон дер Ляйен — частый гость в Белом доме, в отличие от своих предшественников. Она стала ответом на знаменитый вопрос Генри Киссинджера: “Кому мне звонить, чтобы поговорить с Европой?”
Сочетание нескольких условий и кризисов сделало эту трансформацию возможной под маловероятным руководством исторически архилиберальных технократов в Брюсселе. Сказалось влияние пандемии, в результате которой Еврокомиссия стала гарантом европейской солидарности после согласия лидеров ЕС создать серьезный инструмент макроэкономического восстановления и устойчивости, чтобы ускорить давно назревший отказ Европы от мер жесткой экономии. Также росла убежденность в том, что ЕС нуждается в более эффективных ответах на противодействие недобросовестной конкуренции и тактике агрессивного давления со стороны Китая и США. Эти сдвиги совпали со стремительным технологическим прогрессом в области чистой энергетики, супермассивов данных и искусственного интеллекта, которые ЕС стремится обуздать при помощи промышленной политики — будь то совместно с остальными или, при необходимости, против них.
СВОБОДНЫЙ И СПРАВЕДЛИВЫЙ?
Любой, кто изучал европейскую политику, знает, что бюрократы ЕС обычно не считают экономику чем-то второстепенным в сравнении с геополитической конкуренцией. Подобное противоречило бы истории блока и той уникальной институциональной структуре, что привили европейским лидерам неизменную веру в преимущества экономической взаимозависимости и строгих правил — включая непоколебимый налоговый и денежно-кредитный догматизм — для предотвращения недобросовестной конкуренции. Те же принципы лежат в основе главных достижений современного ЕС: единого рынка и евро. Первый основан на свободной торговле товарами и услугами, неограниченных потоках капитала и людей и честной конкуренции; второй — на совместной приверженности ценовой стабильности и вере в финансовую дисциплину. Оба гарантируют Европе процветание в условиях открытой мировой экономики, глобального порядка, при котором Всемирная торговая организация неуклонно устраняет барьеры в торговле, а Международный валютный фонд гарантирует относительно свободные и сбалансированные потоки капитала.
Безусловно, ЕС (или, как его раньше называли, Европейское экономическое сообщество) начинался как мирный политический проект, призванный предотвратить очередную франко-германскую войну. Но методом его выбора неизменно оставалась региональная экономическая Интеграция. Считалось, что взаимозависимость приведет к процветанию и окажет умиротворяющее воздействие. Таким образом, отказ от государственного суверенитета в экономических и торговых вопросах был выигрышным делом, который улучшил бы положение для всех. Последовавшие за этим изменения носили беспрецедентный характер. Нигде и никогда более государства не передавали наднациональной организации столько контроля над своими экономиками, как в Европе.
В ходе этого процесса европейские лидеры превратили континент в бастион рыночного либерализма и дерегулирования. С принятием в 1987 году Единого европейского акта — несовершенного компромисса между французским президентом-социалистом Франсуа Миттераном, который хотел укрепления институтов ЕС, и консервативным премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер, нахваливавшей преимущества более свободных рынков, — европейские политики радикально ослабили торговые ограничения, запретили государственные субсидии и открыли тендеры на госзакупки. Чтобы создать поистине единый Рынок, государства-члены либо принимали совместные стандарты на продукцию, либо договаривались признавать национальные нормативные акты друг друга. Более того, во избежание тупиковой ситуации, почти все руководящие принципы и нормативные акты, касающиеся единого рынка, должны были утверждаться голосованием по принципу квалифицированного большинства государств-членов, а не единогласием, необходимым для принятия решений в большинстве других областей, таких как Налоги, внешняя политика и политика безопасности.
В 1992 году закончилась разработка дорожной карты перехода на евро. По настоянию Германии новая валюта должна была возникнуть параллельно с независимым центральным банком, единственной задачей которого было удерживать инфляцию ниже двухпроцентной отметки, но близко к ней. Существовал бы строгий запрет на выделение всякой финансовой помощи. Ожидалось, что члены еврозоны сохранят низкий государственный дефицит и соотношение суверенного долга к ВВП. В первые годы существования евро эти положения зачастую игнорировались. Но после кризиса в 2010-12 годах, когда европейские лидеры были вынуждены принять экстренные финансовые меры для предотвращения дефолта нескольких государств-членов по долгам, правила пришлось ужесточить — и снова по настоянию Германии. В настоящее время государствам-членам практически запрещено проводить активную налогово-бюджетную политику, которая могла бы простимулировать внутренний Спрос.
Исследование, проведенное политологом из Университета штата Орегон Элисон Джонстон (Alison Johnston) и одним из авторов данной статьи (Маттиасом Маттейсом), показало, что правила эти были неравноправной сделкой — идеальной для экспортоориентированных экономик Германии и нескольких небольших северных стран, но катастрофической для всех остальных. проблема заключалась в том, что евро лишил государства традиционных механизмов борьбы с экономическими потрясениями на национальном уровне, включая девальвацию валюты и бюджетное стимулирование спроса, но при этом не заменил их новыми механизмами общеевропейского уровня. Поэтому ответом на любой кризис по умолчанию была жесткая экономия (обычно путем повышения налогов и сокращения госрасходов) или внутренняя девальвация (путем ограничения зарплат в государственном и частном секторах). Тем не менее, Берлин оставался непреклонен и настаивал на том, что финансовая дисциплина и отсутствие общеизвестных долговых обязательств на уровне ЕС снижают субъективный риск, то есть риск того, что некоторые государства˗члены будут жить не по бюджетным средствам.
ФИНАНСОВЫЕ МОСТЫ СОЖЖЕНЫ
Финансовую смирительную рубашку еврозоны несколько ослабил Жан-Клод Юнкер, который занимал пост президента Еврокомиссии с 2014 по 2019 год и выступал за более гибкое толкование правил. Солидарность с ним выражал Марио Драги, тогдашний президент Европейского центрального банка (ЕЦБ), который в 2015 году приступил к реализации программы количественной адаптации. Но для полного отказа от жесткой экономии и кредитно-денежного догматизма потребовалась катастрофическая пандемия.
По жестокой иронии судьбы первыми государствами-членами, ощутившими на себе всю силу COVID-19, стали Италия и Испания — две экономики, сильнее других пострадавшие во время кризиса суверенного долга, помимо Греции. Число жертв росло, а местный карантин в северном итальянском регионе Ломбардия перерос в общенациональный, и поначалу ЕС изо всех сил пытался выработать разумный коллективный ответ. Первой реакцией большинства государств-членов в марте 2020 года было закрытие границ, несмотря на призывы Еврокомиссии этого не делать. ЕЦБ тоже промахнулся в первоначальной реакции на пандемию. Его глава Кристин Лагард, юрист по образованию, заявила, что в задачи банка не входит сокращение спредов доходности между немецкими и итальянскими облигациями. Ее слова предсказуемо ввергли финансовые рынки в ступор.
Однако к середине апреля 2020 года проявились зачатки более скоординированной стратегии. Государства ЕС по-прежнему устанавливали собственную политику в области общественного здравоохранения, но при этом согласились тесно сотрудничать в управлении международного туризма и цепочками поставок. вместе с тем Комиссия от имени государств-членов провела переговоры с производителями вакцин. ЕЦБ оправился от предыдущей ошибки и вышел на борьбу с экономическими последствиями пандемии с использованием непреодолимой денежно-кредитной мощи. Тем временем на финансовом фронте набирала обороты идея более активного подхода в масштабах всего ЕС. В мае канцлер Германии Ангела Меркель и президент Франции Эммануэль Макрон озвучили предложения по долгосрочному экономическому реагированию ЕС на пандемию. Среди них был фонд восстановления от COVID на сумму 500 млрд евро (около $550 млрд), который будет финансироваться за счет облигаций, выпущенных совместно на уровне ЕС. Такое случилось впервые, ведь до этого Германия всегда выступала категорически против выпуска облигаций в масштабах всего блока, а не на уровне отдельной страны. (Меркель еще в 2012 году поклялась, что Европа не будет делиться долговыми обязательствами: “Еврооблигации? Пока я жива, этому не бывать!”)
Некоторые наблюдатели приветствовали предложение о выпуске еврооблигаций, сочтя его историческим “гамильтоновским моментом” ЕС — отсылка к министру финансов США 18-го века Александру Гамильтону, при котором федеральное правительство взяло на себя долги военного времени отдельных штатов. Однако на самом деле преобразующая сила франко-германского вмешательства заключалась в другом — более активной роли, которую, по замыслу Макрона и Меркель, ЕС мог бы играть всякий раз, когда Экономика и геополитика переплетались друг с другом. Лидеры Франции и Германии призвали ЕС разработать совместную стратегию в области здравоохранения, ускорить цифровизацию и переход к «зеленой» энергетике, а также принять более взвешенный промышленный курс. Германия долгое время отказывалась от такого уровня интервенции, во многом схожей с выпуском еврооблигаций. Это был не столько гамильтоновский момент, сколько возврат к дирижизму бывшего президента Франции Шарля де Голля.
Еврокомиссия подхватила идеи Макрона и Меркель, разработав масштабный план стимулирования экономики, включая гранты на 500 млрд евро и займы на 250 млрд. Примерно две трети этих денег пойдут на помощь экономическому восстановлению отдельных государств-членов после пандемии. Остальная часть поступит в фонд экологической и цифровой политики ЕС, а также в широкий спектр существующих экономических и социальных программ. Мало кто ожидал, что такой амбициозный план пройдет проверку качества у национальных лидеров ЕС, которым необходимо было его подписать. Но, ко всеобщему удивлению, лидеры Европейского совета согласовали окончательный пакет, получивший название “ЕС следующего поколения”, на общую сумму более 800 млрд евро, примерно половина из которых пойдет на гранты, привлеченные за счет совместно выпущенных долговых обязательств.
